Алексей Романов. Зависимости, этика и не только нейробиология
Интервью и редактура Анастасии Бабичевой

О рисках интерпретации зависимого поведения через призму нейропроцессов

Вы упоминали в ваших вопросах относительного зависимого поведения нейромедиаторные реакции, дофамин. Говорить так, конечно же, можно. Но тогда нам надо отказаться от амбиций рассмотрения более высокого уровня, к примеру, социального или психического, поставив условный ограничитель нашего внимания.

С другой стороны, в этом случае нужно колоссально усложнить систему нашего понимания. Рассматривать психические явления через то, что это как-то связано с дофамином не будет ложью. Но это будет и полуправдой. Мозг в принципе работает на химии, в нём всё работает на химии, везде дофамин, ацетилхолин, серотонин и другие нейромедиаторы. Нельзя сказать «если есть дофамин, то это является признаком вот этого». Это не является признаком чего-то. Это примерно то же самое, что сказать: «на солнце проходит реакция химического синтеза – водород, гелий и еще немножко углерода; и всё, что на солнце происходит, связано с этим».

В принципе все психические явления могут быть рассмотрены через призму нейромедиаторных взаимодействий. Но такое рассмотрение будет вводить нас в заблуждение. Мы реально не очень много поймем, если будем говорить о нейромедиаторах.

Можно было бы говорить о наших чувствах, представлениях, надеждах и фантазиях. Можно ли сказать, что всё это связано с нейромедиаторами? Можно, потому что вся наша психическая активность связана с нейромедиаторами. Но это не очень поясняет, как именно связана.

Я могу привести такой пример:

человек сидит за рулём автомобиля, нажимает на педаль газа, и топливно-воздушная смесь в камере сгорания автомобиля детонирует. Это приводит рабочее тело поршня в движение, и машина едет. Но тот факт, что там, действительно, есть топливо, и даже есть какое-то октановое число, не укажет нам, куда этот автомобиль едет.

Мы можем рассматривать этот вопрос (куда едет автомобиль) с точки зрения человека, у которого есть намерение управлять автомобилем и вести его куда-то. Либо через работу механических частей автомобиля. Либо через химический уровень. Каждый из этих уровней можно рассматривать, но по отдельности. Мешать между собой разные уровни будет очень сложно. Создать интегративную модель, объясняющую всё – большой соблазн. Но это невероятно сложно. И здесь большое количество разных ловушек.

Говорить о нейробиологии и нейрохимии, конечно же, можно, но в большинстве случаев это не приведет к лучшему пониманию психических компонентов наших мотивов. Не пояснит их. По крайней мере, я так думаю.

И в философском, и в психологическом ключе то, что интерпретируется как зависимое поведение, наверное, действительно, до определённой степени является склонностью человеческой психики. Об этом даже философы много лет назад говорили. Но если мы смотрим с медицинской точки зрения, зависимое поведение должно обладать специфическими критериями, которые отличают зависимость от привычки или склонности.

Действительно, некоторые химические вещества при употреблении человеком обладают высокими шансами быстро сформировать у него физическую зависимость. Вещества в этом плане не одинаковые: есть те, которые быстрее формируют зависимость, и те, которые делают это медленнее. Но в целом, речь идет об использовании того механизма, который есть в психике. Конкретное вещество для этого не играет никакой роли. Если у человека уже сформирована зависимость, даже не от вещества, а от объекта зависимости, то этот объект легко может быть заменён другим с сохранением всего паттерна зависимого поведения. Это косвенно указывает на то, что вещество играет сугубо второстепенную роль для формирования зависимости. А первостепенную роль, наверное, играет какой-то внутренний психический комплекс, который готов.

О том, почему нейробиология стала популярной, и почему этим не стоит увлекаться

Мне кажется, то, что сейчас много говорят о нейробиологии – это, с одной стороны, новый позитивный материализм. А с другой стороны, это позволяет людям говорить о том, о чём по-другому они, видимо, говорить не могут. В этом плане я абсолютно поддерживаю точку зрения: если кому-то нужно об этом говорить так, окей, хорошо. Возможно, этот способ – своего рода околонаучная поэзия, которая позволяет людям говорить.

Однако будет наиболее достоверным, если каждое из явлений рассматривать на его уровне. Коммутацию между уровнями можно делать, но моя рекомендация: делать оговорку об ответственности, поскольку это предположения из категории «что нам надо, то докажем». Хотя в целом гипотезы, безусловно, имеют право так звучать. Иначе бы никто не озвучивал гипотезы.

Продолжу метафору автомобиля: с точки зрения химии топлива, марок бензина совсем не три, их огромное количество, и у них разные свойства. Если мы думаем о работе головного мозга, то, наверное, все эти наблюдения ценны. Потому что сегодня действие многих химических препаратов и веществ, которые используются для лечения психических расстройств, разных видов патологий, понимается, в том числе, через их способность взаимодействовать с определенными рецепторами – менять их чувствительность, блокировать рецепторы. И это всё правда, это не является мистификацией или дезориентацией. Но это не значит, что мы обязаны говорить только на языке нейрохимического взаимодействия. Возможно, моя профессиональная деятельность принуждает меня говорить об этом особым образом. Но подобные разговоры заставляют задуматься: понимают ли люди, о чём они в действительности говорят, когда говорят о нейромедиаторах? Им это явно нужно, но скорее всего не понимают.

Люди берут то, что они даже не всегда понимают, но в чём они нуждаются. Используют это так, как они могут, согласно потребностям.

Когда мы говорим о явлении на каком-то определенном уровне его рассмотрения, важно не отрицать существование других уровней.

Лично для меня нейрохимический уровень интерпретации психических явлений и поведенческих паттернов кажется бесконечно сложным и недостаточно разработанным для того, чтобы можно было бы использовать формулировки типа «это значит что…» У меня бы не получилось говорить об этом уровне, потому что я не владею материалом. Мне известно: чем реалистичнее какие-то научные данные, тем сложнее сформулировать выводы в рамках одного предложения «это значит что». Чем сложнее, тем менее однозначно.

О том, как нейробиологические аргументы работают в контексте проблемы насилия

А. Бабичева: «В какой-то момент для меня стало очевидно, что новая риторика, подкрепленная «популярной нейробиологией», начинает звучать во вред. Например, внутри моего профессионального контекста это история о том, что якобы есть нейро- или генный уровень склонности к насильственному поведению. Или новый виток виктимблейминга: «ну что с них взять, у них адреналиновая зависимость».

То есть биологизация насилия не используется в качестве инструмента понимания. Она используется в качестве аргумента нормализации. Я бы привел в качестве иллюстрации одну из серий «Доктора Хауса», где команда диагностировала у заключенного, совершившего несколько убийств, секретирующую опухоль надпочечника. Такое, действительно, встречается. И этот заключенный аргументировал так: «Я почему убил? У меня опухоль есть, секретирует, я потому всё и делал». На что доктор ему возражает: «А как насчет учителей и адвокатов, которые живут с такой опухолью и никого не убивают?»